Елена Глаголева, воспитанница Сивуӷуткак, племянница ее мужа (2020)

Она разделывала морских животных. На берегу она работала. У нее засаленные, жирные вещи были. Она приходила и переодевалась в чистенькое. У нее даже камлейки [верхняя одежда из меха] были: одна рабочая камлеечка. Почему-то сейчас я не найду человека, чтобы поверх пальто надевал защитную камлеечку цветастую, а раньше все ходили бабушки. Шили себе камлейки. У нее была праздничная — цветастая такая. Она вытаскивает — чуть ли не новенькая. Наряжается, говорит: «Мы сегодня пойдем в клуб на концерт». Там же партийцы сначала собрание ведут, потом концерт, потом в магазин — дефицит продается — вот такой у нас праздник в советское время. Она доставала свою камлеечку эту нарядную, наряжалась. И повседневная у нее была камлеечка. Потом я свою внучку [одевала]. Она одна, наверное, моя внучка ходила в камлеечке. Еще с двух лет. Ладно, вот эти куртки, пуховики, а сверху я камлеечку все равно надевала. Оно как будто бы и теплее становится.

Она [Сивуӷуткак] меня, может, и баловала. Я помню хорошо момент один. Я капризничала, как это присуще всем детям, добивалась чего-то своего. «Мама, дай мне пошить!» — «Нет, ты испортишь!». Я ж еще не умела: маленькая совсем. Она такие тапочки обшивала красиво. Она мне выкроила маленький передничек: «На, шей!» А она же варит мясо на кухне. Она пошла мешать. А я добивалась опять: «Мама, если ты мне не дашь, я вырасту, замуж выйду за Атанали». Помнишь, «Атанали сова, большая голова», даже в клубе вспомнили про него, на фотографии кто-то узнал. Там дяденька, а я вот такая крошка. И я говорю: «Вырасту, замуж выйду и буду убегать». Мы его детьми дразнили: «Атанали сова, большая голова». И убегали, а он за нами гнался (смеется).
Она говорила на русском?Откуда! Если она сюда переехала, здесь работала. Вообще только отдельные словечки, и все. Счет до 10, и все. Приходилось с ней только по-эскимосски разговаривать. Мы ходили за растениями, зеленушку собирали на зиму — нунивак кисленький [родиолу розовую], қувыхси [горец трехкрылоплодный]. И какие листочки, она показывала: вот это можно, вот это. Смесь. Не смесь, а добавлять, добавка к этому. А основной ингредиент — это, конечно, нунивак. И вот другие листочки можно было туда добавлять. Именно какие конкретно, это я помню. Она учила вас этому?Да. Она показывала. Я же маленькая. Идем за речку туда, там пригорок, речка есть. Туда ходили, там у речек нунивак растет. И вот целый день собирали траву. Наверное, может, к восьми выходим и там околачиваемся до обеда. На солнышко смотрим — когда мы будем обедать? Она ж с собой взяла трапезу. Мы там костер разжигаем, чайник она ставит, варим чай — ой, ну наконец-то! Мне казалось, в тундре так вкусно. Дома сваришь — уже не то! А вот в тундре так все вкусно было.
А почему она вас взяла на воспитание, как вы думаете?Потому что у них детей не было, они одни жили <...>. И потом, родители хорошо подумали, что раз эти старики растут одни, то, может, им правда девочку отдать на воспитание, пусть она у них растет. И хоть под старость лет я им буду помогать. Я им воды таскала постоянно с речки. Убиралась. Потом мы в тундре растения собирали — она тащит целый рюкзак, полный этой зелени. Пока сочная, она ж тяжелая такая, трава. И вот принесем ее, ночь постоит, и мы ее режем, как бы убиваем. Измельчим и в бочку складываем. Еще Сергей [Сергей Тагитуткак, брат Елены Глаголевой] успел пожить с нами до второго класса. Он тоже с ней на эскимосском разговаривал.
У нее были татуировки?Да. Помню, вот здесь, на обеих руках, татуировка. На обеих щечках татуировка. Здесь я не помню, а тут полоски. И тут вроде бы полоски.
На носу и на подбородке.На фотографии прям четко и чисто. Наверное, тоже такие, которые изучали, фотографировали, и потом были фотографии <...>.

У нее [Сивуӷуткак] еще заговоры какие-то были. Я маленькая была — сильно болела. Она шептала, нашептывала. Конечно, я не могла запомнить заговоры всякие. Может, у нее по какому-то поводу еще были. Может, я уже понимала то, что она говорила, мне на ушко нашептывала. Я уже понимала — и как будто, может, внушение человеку, и он выздоравливал.

Я маленькая была и уже говорила по-эскимосски, она вообще по-русски не говорила. Она [врач]: «Ну давай, переводи бабушке!» Врачиха. Что надо по часам принимать эти лекарства: вот это, вот это, вот это. Я бабушке перевожу: «Вот это утром после еды, вот это вечером». А что-то я не могла вспомнить, как сказать по-эскимосски. Может, это дословно не переводилось слово. И я вспоминала маленькая, а бабушка стоит, слушает внимательно меня: я ж переводчица! Улыбается: не могу я все перевести!