Отрывки из биографического интервью Айнаны

Развернутое биографическое интервью с Айнаной (Людмилой Ивановной Айнаной) было записано в Москве весной—летом 2012 года для журнала «Большой город».

Айнана (Айңаңа) родилась в 1934 году в местечке Укигьярак у мыса Чаплина. Ее отец по имени Атата работал капитаном катера и часто уезжал в Пловер, а дед Апаку еще в начале XX века промышлял с американскими китобоями. В 1942 году Айнана пошла в начальную школу в селе Старое Чаплино, не зная русского языка. Имя Людмила ей дала учительница с третьего раза. В 1946–1947-м Айнана училась в интернате поселка Провидения, а в 1954 году поступила на филологический факультет Ленинградского института им. А. И. Герцена, который закончила в 1959-м. По возвращению из Ленинграда Айнана работала преподавателем русского языка в ново-чаплинской школе (1960–1963), преподавателем эскимосского языка в Провиденской средней школе (1963–1978).

В 1974 году Айнана опубликовала букварь эскимосского языка, написанный в соавторстве с Верой Агнальквасяк. Впоследствии она написала другие учебные пособия и книги для чтения на эскимосском языке.

В 1978–1999-м Айнана работала в секторе Севера Института национальных проблем образования. Айнана — одна из основательниц и первый председатель Общества азиатских эскимосов «Юпик» (1990). В 1990-е была участником и координатором серии российско-американских проектов по традиционному природопользованию и народным знаниям жителей Чукотки, помогала в учреждении Союза морских охотников Чукотки (1997; ныне Чукотская ассоциация зверобоев традиционной охоты). Также с 1990-х неоднократно ездила на Аляску, в том числе на заседания Аляскинской эскимосской китобойной комиссии, конференции эскимосских старейшин, заседания ICC (Inuit Circumpolar Council, Циркумполярный совет инуитов — негосударственная организация, представляющая интересы эскимосов Гренландии, Канады, Аляски и Чукотки), конференции «Дни Берингии».

Жизнь Айнаны и ее семьи в целом отражает типичную для некоторых азиатских эскимосов в XX веке судьбу. Родившись в крохотном прибрежном поселении в семье капитана судна и гарпунера, работавшего с американцами, она прошла долгий путь до одного из наиболее уважаемых старейшин Чукотки, прекрасного знатока наследия, традиций и языка своего народа, национального интеллигента, автора учебников и пособий по эскимосскому языку, высококлассных этнографических работ. Шаманизм и анимистические представления, тесное взаимодействие с аляскинскими аборигенами и чукчами, советское среднее и высшее образование в известном всему Северу Институте имени Герцена, активность в сфере сохранения и развития локального знания и национальной культуры, общественная деятельность в 1990-е — все эти грани истории эскимосов Чукотки удивительным образом вместились в богатую биографию Айнаны.

Укигьярак

Я родилась 28 декабря 1934 года в местечке Укигьярак, которое было недалеко от Старого Чаплина. Укигьярак по-русски означает «Начало спуска». И там как раз гора находится и ущелье с речкой, которая не имеет начала, и она так и называется Канилнук — «без начала». Место это очень интересное. Речка выходит прямо к морю. С одной стороны реки у нас стояли вешала [вбитые в землю китовые ребра, на которых сушились байдары], а с другой стороны стояла наша единственная яранга.

Когда-то давно Укигьярак было довольно большим поселением нашего рода — лякагмит. А потом в начале 1920-х годов никого не осталось, все ушли, кроме нас. Они все переехали в Старое Чаплино, так как там школа появилась, а детей надо было учить. Укигьярак был очень богатым — было много морской капусты, даров моря, нерпы, моржей, китов, касаток, лахтаков, и даже сивучей. Мы жили в Укигьярак с мамой, папой, сестрами и братом. Папа летом от нас уезжал, потому что он на Пловере [закрытом поселке в бухте Провидения] работал капитаном катера. А зимой у нас много народу было — все охотники-пушники, которые промышляли песцом, у нас жили.

Моя семья. Дед Апаку — гарпунер на американском китобойном судне

Отца у меня звали Атата, а деда, его отца, звали Апаку. Еще до советской власти американские китобои нанимали моего деда на работу гарпунером на гренландского кита — все лето они промышляли, а к осени его привозили обратно в Старое Чаплино. Дед свободно говорил по-английски, а по-русски вообще не понимал. Однажды его взяли, и в тот год ранней осенью пролив быстро забился льдами, и деда моего не привезли. Наши думали, что с ним что-то случилось. А капитан этого американского китобойного судна очень уважал деда и в Номе [городе в штате Аляска] его не оставил, а увез к себе домой в Сан-Франциско. Дед умер в 1944 году, и я его хорошо помню. Он много рассказывал и об Америке и о старой жизни, знал разные прибаутки, песни. Конечно, плохо, что его американцы виски научили пить.

Мама, брат и сестры

Маму звали Янна (1895–1956). Она была старше отца по возрасту, так как должна была выйти замуж за его старшего брата. У нас раньше выдавали по сговору, заключенному еще в детстве. А старший брат умер. И по закону она перешла его брату. Это положено так было. Еще принято было, если умирал мужчина в семье, а у него жена и дети оставались, то его младший брат должен был жениться на вдове, чтобы семью поднять.

Мама была воспитана в традиции. Ее отцом был шаман. И он соблюдал все праздники обрядовые. Она у него научилась.

У меня были три сестры и один брат. Брат родился в 1924 году, и его звали Итхуткак, что переводится, как «Занесенный в ярангу». В 1913 году родилась моя старшая сестра Агнарысик, названная в честь бабушки. Сестра Ухсима родилась в 1915 году и выросла у бабушки и дедушки. Она была как их дочь. Потом Кураса родилась — в 1930 году. И я родилась последней — в 1934 году. Между Ухсимой и Итхуткак пятеро детей умерли — четыре брата и одна сестра. И мама убедила отца уехать из Старого Чаплино. Она сказала: «Уедем давайте, а то я не могу хоронить детей без конца». Семья переехала в место, где когда-то жили наши предки, где и я родилась, — в Укигьярак. Я теперь понимаю, что, вероятно, в той яранге была какая-то инфекция, из-за которой дети не выживали. Нас всех троих назвала бабушка Пайна. Так как она жила с чукчами, то назвала меня и Курасу не по-эскимосски, а по-чукотски. Кураса означает «Олень» (кораны по-чукотски). Но так как она девочка, переделали на Кураса. А я — крик этого оленя — Айнана. Ухсима названа в честь дяди, который вылез на лед, — Ухтыкак, что переводится, как «Вылезший».

Детская жизнь. Поминальные обряды и кормление духов

В стороне горячих ключей есть по¬минальный камень нашей семьи. Считается, что наш предок украл его у белого медведя. У нас мужчины всегда на море смотрят: вот он сидел и увидел, как медведь выныривает и то серый камень на припай ставит, то розоватый. Предок изловчился, схватил розовый и на сопку унес. До закры¬тия Старого Чаплино мы осенью ходили туда на поминки. И даже когда мы переехали в 1942 году в Старое Чаплино, каждую осень продолжали ходить в Укигьярак на поминки.

У нашей семьи были священные животные — горностай, который жил в нашей яранге, и ворон, который залетел в ярангу и помер там. Когда мама на поминки хо¬дила, то созывала к огню не только наших предков, но и горностая и ворона. Еще ко¬гда моя сестра маленькой была и сильно болела, мама, чтобы она выжила, прикладывала к ней шкурку горностая — та снимает болезни. Мама кормила и землю предков — речку, море, ущелье, сопку, гору.

У нас охотники кормили свою добычу. Если добывали животное, то гостеприимно его принимали. Извинялись перед ним, кормили его, разговаривали с ним, сказки рассказывали. С белого медведя снимали шкуру и голову заносили в ярангу, ставили ее около жирника [каменной плошки с тюленьим жиром и фитилем из сухой травы], открывали пасть и просовывали туда деревяшку, чтобы пасть была открыта. И всю ночь угощали, радовались, что добыли.

Почти все черепа добытых животных относили в восточную сторону. Так там они и лежали. Отдельно — моржи, отдельно — медведи, отдельно — лисы. А у медведя спра¬шивали, куда он хочет пойти: на восток или на запад. К черепу привязывали веревочку и потом к этой веревке — палку, и кто умеет, тот поднимал, и куда голова скатывалась, туда и несли череп.

Шаманы

Я видела, как шаманы в нашей яранге проводили камлания. К нам приходили Гальмугье и Умкыргин. Мы накрывали хорошую еду для них. Сначала они кушали, разговаривали, а потом все-все убирали. И шаман садился перед жирником, который прежде гасили, и пел в темноте. Он собирал своих духов. Гальмугье свистел, как птичка, созывая духов. У всех свои духи были — у кого птица, у кого собака, у кого волк. Они пели в темноте, предсказывали и наказывали, что нужно было сделать, чтобы, например, вылечить человека.

Есть место по дороге в Провидения, где собаки иногда останавливались и дальше не ехали. И тогда нужно было либо укусить собаку за ухо, чтобы кровь пошла, либо самому каюру [погонщику] попи́сать. Два метода были. Брат Итхуткак как-то ехал и сильно очень испугался, что собаки остановились и оторваться с места не могли. Собаки бежали, но на одном месте бежали — нарта не двигалась. Брат приехал напуганный, и после этого он сильно заболел. Мама испугалась и пригласила к нам сирениковского шамана. Их приглашают, чтобы они попели и в бубен в темноте поиграли. Шаман пришел и попросил чижи [меховые носки]. Он сказал, что если чижи сами развернутся, то сын поправится. Они развернулись. Потом он взял кухлянку [верхнюю меховую рубаху]. Поставил перед собой, а мы должны были держать ее за рукава. Кухлянка должна была сама встать. Мама держала и Кураса. А Кураса же школьница — она не верила. И когда шаман начал петь, кухлянка начала подниматься. Кураса проверяла, усиливала, отпускала, в рукав просунула руку. Никак не могла поверить шаману. Шаман тогда сказал: «Девочка мне мешает». Вместо нее стал держать кухлянку мой двоюродный брат Ахкива.

А вот Ахкива не верил шаману Аглю. Как-то в коридоре Ахкива мотор делал, и Аглю помогал ему. Они были одногодками — оба 1916 года. А я в коридоре играла. Ахкива говорит: «Ты объявил себя шаманом и поэтому всех дурачишь». Это Аглю очень задело. У нас таз был в коридоре, а в тазу — моржовая голова — ее поставили киснуть, чтобы шкуру снять и потом снять все мясо, а голову не выбрасывали, а собирали несколько штук, проводили обряд и все в одно место уносили. И песцовые головы, и моржовые и лисьи — все уносили. Аглю увидел таз с головой, и вдруг челюсть стала стучать зубами. Уж не знаю, как это он сделал. Ахкива все равно не поверил. Тогда Аглю попросил дать ему дощечку и колокольчик. Он их взял, что-то сказал, и вдруг дощечка вместе колокольчиком полетели и сделали круг в комнате. Я своими глазами это видела. Вероятно, он обладал какой-то очень сильной энергией. Аглю убедил брата.

Брак по сговору

Как только дети рождались, они были уже обещаны кому-нибудь в жены или мужья. Я в школе дружила с одним мальчиком Федей Куяпой. Ему обещали уже Марию Сигунылик. И вот мне все говорили: «Айнана, не туда лезешь». Мои родители тоже сговорились. Мне жених достался из нашего рода — такой несимпатичный мальчик, еще к тому же и заикался он сильно. Его звали Якыта. Я училась в 9 классе, приехала летом из Провидения на каникулы. И вдруг дядя Якыты пришел к матери и говорит: «Надо, чтобы Айнана перешла к нам. Пора ей привыкать». А мать говорит: «В каком мире ты живешь? Такого теперь нет. Айнана к вам не пойдет». Мне так было неприятно. Конечно, я бы не пошла.

Переезд в Старое Чаплино

В 1942 году мы переехали в Старое Чаплино. Там я впервые увидела русских. Это были учителя, пограничники и фельдшер. Я их сначала боялась. Но они очень хорошо к нам относились, никогда не обижали, никогда не унижали. Многие не умели делать то же самое, что и мы. Например, торбаса [сапоги из шкур] завязывать. И я думала: «Взрослые люди, а совсем не умеют одеваться. Торбаса даже не умеют завязывать». Отец мне всегда говорил, что они приехали нам помогать — учить читать и писать. Отец работал с русскими на Пловере, он хорошо говорил по-русски. А мама — совсем чуть-чуть.

Школа в Старом Чаплино

Я пошла в школу в 1 класс и по-русски не знала ни слова. А нет, одно знала — «мотор». И то гордилась своим знанием. Я сейчас до сих пор не пойму, как я выучила русский язык. Первое полугодие я ничего не понимала, а потом начала понимать больше. Когда я в школу пошла, у меня было три имени. Сначала Наташа. Меня так учительница назвала. Потом через несколько дней она посчитала, что имя Наташа мне не подходит. Назвала меня Галей. Потом сестра вспомнила, что у нас старшую сестру по-русски Галей зовут. И тогда меня назвали Людмилой. У меня были очень плохие отметки сначала. Кураса говорит маме: «Айнана плохо в школе учится». Мама просила тогда сестру мне помочь. А я говорила: «Да ладно. Лишь бы я не умерла от этих отметок». Потом я стала уже отличницей. У нас в классе говорил по-русски только Володя Ятта. У них в доме жила ученый Екатерина Рубцова [лингвист, автор эскимосско-русского словаря], она его и научила. Он у нас в классе был переводчиком и издевался над нами — неправильно переводил, а потом смеялся над нами, подсказывал неправильно.

Интернат

В интернате было не очень тяжело. Дети быстро приспосабливались. Я была там одна эскимоска. Все остальные были чукчами. Но меня спасало знание языка — я же говорила по-чукотски. Преподаватели были роскошными, учили нас очень хорошо. У меня речь была недоразвита, у меня не хватало слов. Ботаника мне тяжело давалась. Все эти пылинки, тычинки — я просто ничего не понимала. Но я заучивала тексты из учебника и рассказывала, будто бы знаю, а на самом деле ничего не понимала, что рассказывала. А еще у коренных такая черта есть — если чего-то не знают, не могут сказать, они просто стоят и молчат, как истуканы.

В Провидении мы в баню ходили. Были, правда, русские, которые говорили: «Вот этих бы чукчей пускать после того, как все пройдут!» Некоторые начинали ругаться: «Они на родине у себя находятся!» Русские ругались между собой, а наше дело — выкупаться и домой бежать. Мы не реагировали, что кто-то нами брезговал. В интернате нам запрещали говорить на родном языке. Мы могли говорить на эскимосском только в своих комнатах, когда никто не слышал.

В интернате я первый раз грибы попробовала. Я сначала боялась, не хотела, но меня сестра Ухсима приучила. Она была замужем за русским. Еще в детстве мы с Курасой и мамой ходили на горячие ключи и там собирали ивовые листочки. Там много грибов росло. Мы с Курасой их пинали и говорили: «Чертово ухо, чертова палка!» (в эскимосском языке слово «гриб» (сигутмыкытак) дословно переводится как «уши дьявола». Эскимосы до прихода русских боялись есть грибы. — ДО). Мама никогда грибов не ела.

Учеба в Ленинграде

В 1954 году я поехала учиться в Ленинград в Институт имени Герцена. Я очень хотела стать учителем. Сначала я полетела в Анадырь, с Анадыря я летела до Магадана, потом до Охотска, затем до Хабаровска. Оттуда уже до Иркутска и потом на Москву. Я восемь дней летела до Москвы.

Мне очень трудно выразить словами, какую красоту я увидела в Ленинграде. Ленинградцы были очень вежливыми и готовыми всегда помочь. Милиционер мог рассказывать об истории города, просто так, жители могли проводить до самого места, если ты у них спрашивал дорогу. Мы ходили с одной науканской эскимоской, тоже студенткой, в консерваторию на концерты. И она мне говорила: «Когда будут кричать „Браво!“, мы с тобой должны кричать „Пинихтук“ [„Хорошо“]». Она была первой пионеркой в Наукане. В консерватории я впервые услышала органную музыку. Она мне очень понравилась, потом уже в Прибалтике я ходила в костелы на концерты.

На втором курсе меня пригласили в издательство работать — они издавали эскимосскую литературу. И оклад был очень большим — 1000 рублей. Это были очень хорошие деньги. Я была довольно богатой студенткой. Часто я ходила в театр — в Мариинский, драматический театр, где был руководитель Товстоногов. Первой оперой, которую я прослушала, была «Иван Сусанин». Мне было так тяжело, я засыпала, ничего не понимала. А потом мне было уже интересно ходить. Мне очень нравится «Аида», произведения Бородина. Я ходила с подружкой-чукчанкой — Валентиной Укутлю.

Мне очень нравился Зоологический музей. Потом я ходила в Музей Арктики и Антарктики — там были и байдары и нарты. Мы любили ходить в зоопарк. Говорили: «Пошли к землякам», — там же северные олени были, белые медведи, песцы, лисы. Мы их называли земляками. По асфальту было очень тяжело и неудобно первое время ходить. И мы часто с чукчанкой Валей Укутлю заглядывали на Марсово поле, снимали обувь и потихонечку по земле ходили босиком. Потом дома́, окружавшие нас со всех сторон, давили сильно. Горизонт же виден на Чукотке почти отовсюду. И мы, когда была возможность, уезжали на Финский залив. Там море, чайки — все напоминает Чукотку.

Работа в школе на Чукотке

В 1959 году я закончила учиться и уехала на Чукотку. Меня распределили преподавать в школе в Анадырский район — между рекой Усть-Белая и Анадырем в маленькое местечко. Там коренные жители — эвены и чукчи. Директором школы был эвен. Я там год преподавала и много болела. Я все-таки привыкла к морскому климату и не могла жить на континенте. И потом я же преподаватель эскимосского языка. Я просила, и меня отправили в Новое Чаплино. Сначала чаплинские дети меня называли Айнаной, тетей Людой, Толя Салико называл меня Айнан Ивановной. Я ходила на уроки к другим учителям, училась у них преподаванию.

В то время, когда я преподавала в Провидении русский язык и литературу, поселок был очень дружным. Не было такого, что каждый жил сам по себе. Всего с Уреликами (поселение напротив Провидения через бухту, заселенное после войны в основном пограничниками и их семьями. Сейчас полностью заброшено. — ДО) население было десять тысяч человек. И даже собирались сделать город имени Дежнева. Но потом распался Советский Союз, и сейчас в Провидении живет чуть больше двух тысяч человек (после распада Советского Союза с Чукотки уехало две трети населения. — ДО). Голод начался, снабжения не было. Приезжие уехали. А на материке земля кормит.

Провидения был большим портом. Много судов приходило со стороны Ледовитого океана и с юга, активно строились дома, сделали бетонный завод, делали блочные дома. Связь с материком была хорошая. Коренных в Провидении было немного. У нас было четыре причала. Четвертый назывался «Колхозным», и к нему подъезжали только вельботы, которые приходили из национальных эскимосских и чукотских сел. Они привозили свежую рыбу. Тогда Провидения был ухоженным и чистым городом. Тут были скотоводческие фермы, парники. Теплицы снабжали детский сад овощами. Продавалось свое молоко. Морпорт организовал лагерь для детей на старочаплинских горячих ключах. Там был очень ухоженный бассейн. Сейчас все разбито.

Работа над учебной литературой по эскимосскому языку

Я знала, как составить учебник эскимосского языка. И в 1974 году с эскимоской Верой Анальквасак мы написали букварь. Тогда министерство образования проводило конкурс учебников, и наш занял первое место. Мне предложили работать в московском Институте национальных проблем образования, заниматься методикой преподавания эскимосского языка. Я согласилась. Я работала у себя в Провидении, но часто ездила в Москву с отчетами и в библиотеку. И так я незаметно проработала 22 года. Мы занимались в основном методикой преподавания эскимосского языка, писали программы, методички, учебники. Объем работы был большим.

Возобновление контактов с аляскинскими эскимосами

Первый прилет эскимосов с Аляски на Чукотку состоялся 14 июня 1988 года. Поехали встречать гостей разные партийные деятели, администрация, а из эскимосов была только я одна. И меня как окружили и как начали спрашивать о своих родственниках. О ком не спросят — умер, о ком не спросят — умер. Одна бабушка по имени Ятылин меня по плечу ударила и говорит: «Что с вами случилось? Почему все поумирали?» Они были, по сравнению с нами, долгожителями. Потом мы приехали в Провидения. И там такой длиннющий митинг устроили! Выступала моя сестра Ухсима и ее подружка детства Ора, с которой они еще в 1920-е играли в Америке.

Я очень хорошо знала своих родственников в Савунге и Гэмбелле [эскимосских поселениях на острове Святого Лаврентия, Аляска]. Родители мне много о них рассказывали. В советское время люди в Чаплино боялись и скрывали, что у них есть родственники в Америке. А я не скрывала. Чаплинцев напугали просто. В первый приезд американцев на Чукотку ко мне в гости пришли мои родственники. Надо сказать, что молодые эскимосы с Аляски лучше говорили на эскимосском, чем наша эскимосская молодежь. Но они говорят очень медленно и с национальной интонацией. А мы говорим быстро и с русской интонацией.

Потом мы поехали на Аляску с ответным визитом. Я нисколько не удивилась тому, что увидела на Аляске. Поехали в Анкоридж, пошли в большой магазин и покупали все. Нас постоянно снимали корреспонденты. Я хотела купить себе туфли, и только я их начала мерить, как прибежали корреспонденты. Я решила ничего не покупать и ушла.

Общество эскимосов Чукотки «Юпик»

В 1990 году мы создали общество эскимосов Чукотки «Юпик». На учредительное собрание в Провидении приехали эскимосы из Чаплино, Сиреников, Уэлькаля, Чукотского района. Из ученых были Игорь Крупник, Николай Вахтин, Петер Швайцер. В 1992 году общество эскимосов Чукотки «Юпик» приняли в состав ICC.

Понятно, что западные эскимосы живут намного лучше коренных народов Чукотки. Но я хочу сказать то, что сказал один чукотский охотник: «Они живут намного лучше нас, но у нас лучше». Это потому, что мы дома живем. Мне не нравится жить в Америке. Мне дома лучше. Мы всю жизнь плохо жили, так что нам не привыкать плохо жить. В 1990-е нам на Аляске сказали, что, если жизнь на Чукотке ухудшится, они смогут нас всех вывезти на Аляску — всех азиатских эскимосов. Я так удивилась. Надо нас спрашивать, хотим мы или нет. Мы здесь получили высшее образование. Может, молодые и поедут, но я уже не поеду. Я была в Гренландии. У них давно рыночные отношения, они умеют зарабатывать. Они сохранили язык, потому что их много. Но только в России эскимосы сохранили традиционное вероисповедание. Там эскимосы очень религиозны. Я как-то сказала своим американским родственникам: «Вы меня не агитируйте. Меня воспитывали родители, я неверующая, но я уважаю свою веру. И в церковь я не пойду». Мы тотемные люди, преклоняемся перед крупными животными, хищниками, природой, верим в духов. А в Сирениках многие приняли протестантскую веру, чтобы в Америку ездить. А я и так ездила. Лекции читала. Первую лекцию в Америке я прочитала в Университете Чикаго. И тогда на гонорар я смогла купить себе первый телевизор и детям что-то. Я читала по-русски о культуре эскимосов в России. Я люблю говорить по-русски. На этом языке я могу без труда выразить все свои мысли. А в эскимосском многих слов не хватает. С 1998 года американцы стали меня приглашать как председателя общества эскимосов для совместных проектов. Я много работала и много ездила — была в Канаде, США, Гренландии, Лондоне, Вене.

Долгая жизнь

Эскимосский язык исчезает. И как восстановить? Надо такую работу провести, чтобы у людей была гордость за свой язык, за свою территорию. Начали пить только в 1958 году, когда эскимосов без их воли переселили из Старого Чаплино, оторвали охотников от промысла — им нечем стало заниматься. А раньше все время проводили в море или на берегу смотрели в бинокль. Люди жили морем.

Я очень люблю Старое Чаплино. Но после отъезда оттуда, я не была на родине 22 года. А потом приехали этнологи [экспедиция Михаила Членова в 1976 году], и тогда я поехала на Старое Чаплино. Мы нашли место, где стояла яранга, в которой мы жили. Все чай пили. Я даже чай пить не могла — все время на улице была. Военные еще там снесли могилы. И я не знала, где были предки похоронены. Членов все еще смеялся: «Айнана была готова все камни чаплинские везти». А я нашла кусок камня, о который бабушка долбила сушеное мясо. Я взяла этот камень. Он мне очень дорог. Камень до сих пор хранится в семье моей сестры.

Я очень люблю чукотскую природу. Мне нравятся все времена года. Я же там выросла. Мне никогда в голову не приходило куда-то уехать. Я лето люблю, хоть оно очень и короткое. Осенью у нас сбор ягод, корней, осенью оленеводы забивали оленей. Я люблю собирать дары моря после шторма. Люблю сидеть у моря. О чем я сейчас думаю? Я думаю, что я прооперирована на глаза и теперь не могу наклоняться. Может, мне надо какую-нибудь сидушку сделать, чтобы собирать растения. Сейчас как раз начался самый сезон сбора.