Александра Санникова, внучка (2020)
Она [Ариңаўн] уже ходить толком не могла, а дядя Вася [сын Ариңаўн Сивухтыкақ] приедет с охоты, добычу привезет — ей надо было взять этот кусок мяса! А мы жили в центре, а они за поселком. И она идет с этим куском мяса, и ее от слабости заносит в сторону. В рот не брала всю жизнь спиртное, а такое ощущение, что пьяный человек идет — так ее тащило. Мы ее ругали, говорили: мы сами придем, всё возьмем. Бесполезно! Встает и идет к нам, несет нам мясо.
Вам мясо несет?Да, несет нам мясо.
Которое Сивухтыкақ добыл?Да, чтобы у нас было мясо. У нее пенсия была совсем маленькая: то ли 10 рублей, то ли сколько. А почему маленькая? Раньше ж колхозы были, и нужны были какие-то часы... А нас же пятеро, много, и раньше же к нам часто приезжали всякие артисты, даже цирк с маленькими зверятами. Всякие у нас концерты, представления были. Я хорошо запомнила в детстве. А денег-то никогда нет у родителей. Мама моя уже не работала по инвалидности. Но правда, пенсию небольшую получала. Отец, правда, работал, но выпивал же. И бабушка приходит и с каких-то своих достанет узелок, развяжет, достанет денежку и даст нам, чтобы мы пошли на концерт. Как узнает, что артисты приехали, идет и нам деньги дает. И в кино. Приходила и нам выделяла денежки, чтобы мы в кино сходили.
А она говорила на русском языке?Нет, вообще не говорила.
Вы с ней на эскимосском?Мама мне переводила. Она на русском вообще не говорила и даже не старалась.
Вы не понимали, что она говорит?Я не понимала, потому что я выросла в Провидении, и мы сюда приехали — мне было уже 13–14 лет. Я сюда приехала — я не знала ни одного слова по-эскимосски. И поэтому я бабушку практически не понимала. А потом, когда я стала здесь жить, из десяти слов я, может быть, догадывалась об одном, потому что приходилось же общаться, и я же слышала, как мама с ней разговаривает. И уже некоторые слова я знала, из десяти слов одно могла понять. Может, все слова не могла понять, которые говорит бабушка, а смысл того, что она хотела сказать, понимала, соединяя отдельные слова.
Бабушка ко мне очень хорошо относилась. Она ко мне часто приходила. Погостить, чаю попить, иногда что-нибудь рассказать.
Кем она работала?Когда она работала, она работала бригадиром в жирцехе. Она была очень известным человеком в селе, потому что она всегда была ударником труда в советское время. Ее всегда награждали именными подарками. Как какой-нибудь праздник, в клубе собирались. Стимулировала же в то время советская власть людей!
<...> Я помню, когда у нас дома что-то происходило, или кто-то заболевал, или еще что-нибудь, приходила бабушка. Она брала крыло птиц. Их у нас было много — они у нас служили этим...
Веником.Веником, да. Подметали мы этим дом. Хорошо между прочим, прям из каждой щели хорошо выметало мусор. Она брала это крылышко и ходила по дому, что-то говорила. К нам подходила, от нас очищала, поворачивала и уходила. Чистила нас, как я поняла. И я помню, когда я в пионерском лагере была, мы же жили в интернате, а моя бабушка как-то вообще не общалась и не принимала, старалась вообще никак не общаться с русскими. И отца моего она не любила. Она всегда на него ругалась, что он пьет и [что] такой у него образ жизни.
К нам приехала молодая пионервожатая, и мы пошли с ней кататься на льдинах. Представляете? Сейчас, если бы такое произошло, сразу выгнали с работы эту пионервожатую, а тогда мы пошли с молодой этой пионервожатой кататься на льдинах весной. Июнь: уже месяц море таяло и льдины плавали. Мы катались на льдинах, отталкивались от берега, шест у нас был. И вот катались. И вот когда я с одной льдины на другую перепрыгивала, я провалилась. И хорошо, что это было около берега. Я вышла на сушу, а там на берегу костер горел. И вместо того чтобы настоять, отправить меня переодеваться срочно домой или в лагерь, вот эта молодая, но она была вообще молодая — может, лет 18–20 от силы, она еще и не понимала, наверное... Я сидела возле этого костра и мерзла, сушилась. И в итоге я сильно заболела и слегла, и меня перевели в изолятор, и я лежала там, в изоляторе.
И я не знаю, откуда это узнала бабушка, которая на километр близко не подходила к школе. Боялась всего этого. Пришла в лагерь. Не то что пришла — поднялась сама на второй этаж, нашла этот изолятор, где я лежу, пришла ко мне. А меня уже хотели отправить в Провидение. Вертолетом. Июль месяц, дороги нет, раньше все это перекрывалось. В ущелье река если открывалась, то дорога закрывалась, сюда не на чем было приехать, только если вертолет прилетал сюда. Раньше же не было дороги, которая наверху. Она же по ущелью проходила, а там если река открывалась, то все, ни одна машина не могла проехать. Вот, и уже собирались вызвать вертолет, чтобы меня перевезти в больницу, потому что меня лихорадило, высокая температура, то меня в жар бросало. И врача не было в селе, врач был в отпуске, только был фельдшер. И я помню, пришел фельдшер ко мне в палату туда, в изолятор, и говорит: «Если у нее к завтрашнему дню улучшений не будет, мы будем вызывать вертолет». Ну, чтобы меня увезти в Провидение в больницу вертолетом.
И я не знаю, откуда это узнала моя бабушка. Я только помню: дверь открывается. Я же в забытье еще. И вижу перед глазами свою бабушку. Что она мне говорила? Я то в памяти, то без памяти. Я помню, что-то она говорила, наклонилась, ходила, что-то делала свое, но я это помню урывками. Потом она, я помню (я ж одна в изоляторе лежала), с соседней кровати забрала одеяло, сверху опять меня укрыла, и я в какую-то яму провалилась, во тьму, в пропасть — и больше ничего не помню. Очнулась от того, что мне жарко-жарко, душно-душно, я вся мокрая. Я вылезла из-под одеял, и у меня болезнь как будто бы рукой сняло. Ни температуры, ни кашля, ни вот этого болезненного состояния — ничего не было. Вот поверьте, как это? И это не кто-то мне рассказал — я сама на себе испытала. И в итоге, когда ко мне пришла на следующий день фельдшер, померила мне температуру, а я сижу уже бодрая, уже пришли меня навестить подружки с отряда, я уже с ними чуть ли не дерусь, играюсь, прыгаю по кроватям. Она увидела — у нее глаза вот такие были, что такие перемены за один день.
